Водном из самых своих глубоких и содержательных художественных произведений Джордж Луис Боргес начинает повествование сценой, в которой один из друзей обсуждает очень важную идею: “… как написать историю от первого лица, используя рассказчика, который опускает или искажает произошедшее и который сталкивается с различными противоречиями, так, чтобы часть читателей, очень при этом незначительная часть, смогла разглядеть ужасную или банальную реальность, скрытую в истории”.

Фактически, эта идея является основной для любого литературного произведения. Тогда возникает вопрос: почему художественный вымысел уже тысячи лет используется в литературе, если его подоплеку, скрытую в тексте, поймет лишь небольшое количество людей? Не будет ли логичнее, если авторы будут передавать свои мысли и идеи прямо, не используя и не добавляя при этом персонажей, событий и всех этих скучных деталей, характерных для художественной литературы? Кроме желания указать на философский акцент, есть и другая причина для существования художественного вымысла: понятное стремление смертных людей попытаться запечатлеть то, как разворачивались те или иные важные события в их жизни.

Через прозу и поэзию мы можем узнавать о выдуманных или частично выдуманных эпизодах из человеческих жизней. Но здесь возникает все тот же вопрос: если автор желает, чтобы будущие поколения не забыли, например, о какой-то важной битве, то почему ему недостаточно просто указать ее реальные факты, например, расположение армий, их состав, стратегии, которые они использовали, погоду и т.д.? Автор же вместо этого приукрашивает историю и персонажей, которые нам помогают следить за развитием событий. Данная статья пытается ответить на этот вопрос и приходит к выводу. Как и любое человеческое учение имеет психологический аспект, так и художественная литература обладает потенциалом описывать и подавать идеи, которые невозможно передать никаким другим способом.

В первую очередь мы должны дать определение двух категорий знаний: знания, которые можно и которые нельзя передать. К первому типу знаний относится доступная информация, которую можно легко донести или объяснить другому человеку, и которая может быть широко принята всеми слушателями, понявшими ее. Например, два умножить на два очень просто, и эти знания легко можно передать другим; пользование компьютером несколько сложнее, но все же и это можно объяснить; теория относительности очень сложна, однако и ей можно научить. Второй тип знаний со своей стороны включает в себя элементы человеческого познания и чувств, и вполне возможно, что другой человек никогда не сможет понять их до конца. Так, материнскую любовь к ребенку можно передать лишь до определенной степени, как бы хорошо ее ни описывали и в каких бы подробных деталях ни передавались те чувства, которые она вызывает, никто не сможет почувствовать ее так, как мать. Всю красоту своих детских воспоминаний невозможно передать другому человеку, по крайней мере, не до той степени восприятия, которую имеет тот, кто лично пережил эти события.

Очевидно, что обе эти категории знаний не так определенны, как нам бы хотелось. В действительности, несложно понять, что нет знаний, которые либо можно было бы полностью передать словами, либо нельзя передать совсем. Когда мы описываем совершенное нами путешествие, то названия улиц можно легко сказать, но в тоже время они могут вызывать у нас неясные бессознательные ощущения или ассоциации, а это уже нельзя передать словами. Вид дерева и его цвет можно легко назвать другому человеку, а вот идею великолепия божественного творения, которая еще больше укрепляет нашу веру в Бога, передать невозможно, несмотря даже на неизменяемость созданного образа. Однако любые знания в этом мире все же можно понять, если представить их в виде соединения легко передаваемых элементов и элементов, которые передать сложно или невозможно.

Одной из величайших трагедий человечества является то, что мы являемся носителями огромного количества знаний, которые не можем передать окружающим. Мы никогда не сможем объяснить другим людям, почему мы верим, любим, чувствуем так, а не иначе. Даже когда мы пытаемся облечь наши чувства и ощущения в слова, мы терпим неудачу. Если же мы попытаемся объяснить причину того или иного чувства или события, то не сможем убедить даже себя. Вы, наверное, испытывали нечто подобное: пытаясь обосновать свою веру, любовь или эмоции, мы понимаем, что это не истинные их причины, и не они лежат в основе всего.

Все это было небольшим экскурсом во времени и пространстве. Мы являемся тем, кто мы есть только благодаря тому, что мы пережили в своей жизни. А сейчас давайте оставим неспециалиста в его благоговении или неведении и обратим свой взор к мастеру художественного слова.

Автор художественного произведения, сознательно или нет, владеет единственным средством, способным передать то, что относится ко второй категории знаний, которые нельзя передать простыми словами. Это уникальное средство использует простую идею: оно создает события из жизни разных людей в голове читателя. Как правило, в художественном произведении есть один, созданный автором, протагонист, вокруг которого вращаются все события. В результате мы узнаем многое из того, что пришлось пережить главному герою. Выше мы уже обсуждали, что первым и единственным способом обрести знания, которые невозможно передать словами, это пережить их и испытать то, что испытал человек, обладающий ими, потому что именно переживания и опыт делают нас теми, кто мы есть в действительности. Читая художественное произведение, узнавая о том, что переживают главные герои, мы устанавливаем некую связь с ними и начинаем чувствовать то же, что и они. Читая полное описание того, какие эмоции испытывали главные герои, что они делали, и что с ними произошло, мы почти сливаемся с ними. В итоге автор добивается своего: в течение определенного отрезка времени мы чувствуем то, что задумал он. Весь этот процесс на-правлен на то, чтобы изменить наше мировоззрение, потому что в результате наш жизненный опыт и ощущения меняются.

Другой сильной стороной художественной литературы является то, что она не пытается нас убеждать. Людям не нравится, когда их стараются в чем-то убедить и тем более переубедить. И если кто-то все же пытается сделать это, то они начинают защищаться. В этом смысле чтение книги по этике, навязывающей нам свои правила, является наихудшим выбором. Однако если мы возьмем хорошую книгу, в которой главный герой живет правильной жизнью, хорошо относится к другим людям, и окружающие отвечают ему любовью и симпатией, то мы, несомненно, почувствуем стремление быть похожими на него. Я уверен, что нет ни одного человека, который не захотел бы стать лучше после прочтения романа Достоевского “Идиот”. Из писем автора мы узнаем, что желание вызвать стремление к самосовершенствованию и было целью Достоевского, когда он писал свой роман. Таким образом, мы видим еще один пример того, как непередаваемые словами знания (а именно то, что люди должны хорошо относиться к окружающим) были все же донесены до читателя. И я не вижу ни одного другого способа сделать это.

Интересно наблюдать, как некоторые великие умы, которые обычно не пишут литературных произведений, все же прибегают к художественному вымыслу тогда, когда их знания начинают основываться на вере и подсознании, т.е. становятся нево-зможными для передачи словами. Ни одна из книг Ницше не является художественной, кроме “Так говорил Заратустра”. Но при этом все его другие книги просто критикуют христианскую религию, предлагая альтернативное обоснование нравственности и интерпретируя греческих философов. “Заратустра” же - книга другого типа. Ницше знал, что в ней есть элемент веры, она не является аналитическим потоком идей, а включает в себя два противоречивых элемента его философии: бесконечное повторение и понятие сверхчеловека. Ницше хорошо понимал, что сможет передать эти две идеи только посредством художественного слова, благодаря которому читатель будет чувствовать, жить, находиться рядом с Заратустрой, одобрит его силу и почувствует взаимную связь с ним и, возможно, в конце примет его.

Саид Нурси, когда писал “Аятуль-кубра” (“Знак свыше”), знал, что, если он напишет художественное произведение и заставит нас путешествовать вместе с исследователем и находить доказательства единства Бога, то тогда мы сможем почувствовать взаимосвязь с главным героем и воспринимать его находки как свои. Он знал, что подача этих доказательств в дидактической манере не будет такой же эффективной, т.к. вера имеет психологический аспект. Философ Юм, когда писал свои “Диалоги о естественной религии”, понимал, что беллетристика была наилучшим способом показать противоречия, царящие в средневековой христианской философии и вере в Бога, потому что неверие также имеет психологический момент, который можно передать только посредством художественного слова.

Очевидно, что не все художественные тексты имеют сознательный подтекст, но несложно заметить, что любое хорошее произведение обязательно развивает читательский ум. А если обратиться к поэзии, то следует отметить, что абстрактная беллетристика (чем, в сущности, и является поэзия) имеет еще больший потенциал для передачи самых “непередаваемых” знаний. Эпохи модернизма и постмодернизма подарили нам литературу, которая говорит о наших внутренних страхах и самых глубоких секретах. Эти идеи даже сами авторы не могут четко объяснить, однако, используя богатую палитру средств, имеющихся в их распоряжении, все же напоминают нам об этих вещах и часто передают знания, которые, в сущности, передать невозможно.

В конце художественного произведения автор заставляет нас поверить в то, что мы заняли нейтральную позицию относительно событий и персонажей данной истории. В действительности же, чем дальше развертываются события, чем больше деталей раскрывается перед нашим взором, чем реальнее становятся персонажи и чем жизненнее представляются события, тем менее нейтральной становится наша позиция. Обучающая сила художественной литературы состоит из двух частей. Во-первых, мы не стремимся защититься от получаемых знаний, поскольку считаем свою позицию нейтральной. Даже читая о том, что главный герой принял новую религию, и восхваляя ее вместе с ним, мы не чувствуем, что нас чему-то учат, для нас это всего лишь одно из событий в данном произведении. Во-вторых, так как во время прочтения художественного произведения между читателем и главным героем устанавливается особая взаимосвязь, мы способны переживать те же события, что и главный герой книги. Таким образом, в зависимости от личной предрасположенности и силы повествования, читатель до определенной степени испытывает то же, что и главный герой. И в результате он некоторым образом меняется, что никогда не произошло бы в результате просто прочитанной лекции, излагающей те или иные события.

Этот аргумент в пользу художественной литературы можно перенести и на другие виды искусства. Например, кино, которое более других напоминает художественную литературу, но при этом включает и элементы других жанров. Несмотря на сложность изложения мыслительного процесса в кино, этот недостаток компенсируется визуальным изображением, которое помогает нам понять вещи, связанные с человеческим познанием, и которые иначе невозможно было бы передать людям.

Картина - это визуальное изображение определенной идеи или события, и потому она может иметь на нас то же влияние, что и кино. Если бы я просто сказал вам, что наша жизнь - это мост между рождением и смертью, и что в ней так мало смысла, и что большинство людей вообще не осознает существование этой пропасти, и это сводит их с ума, то вы, возможно, согласились бы со мной, но не смогли бы пережить тех чувств, которые я хотел внушить вам, и снова моя попытка передать знания, которые невозможно донести словами, потерпела бы неудачу.

Если бы вы случайно увидели картину “Крик” Эдварда Мюнха, которая даже на первый взгляд кажется пугающей и отталкивающей, то обязательно задумались бы: что это может означать, почему этот мужчина так кричит, что испугало его? Приглядевшись внимательнее, вы бы заметили других людей на заднем плане, которые вполне счастливы и идут своим путем, не замечая или игнорируя то, что напугало человека впереди. Затем вы, возможно, обратили бы внимание на то, что мужчина стоит на мосту. Вполне возможно, что вы отошли бы от картины, не найдя в ней какого-либо смысла. Однако позже, когда бы пришло ваше время понять, вы смогли бы осознать то, что художник пытался донести до людей. Мюнх попытался передать то, о чем уже было сказано выше, но сделал это очень тонко и завуалированно. Он раскрыл нам эти знания посредством красок. Художник знал, что эту информацию нельзя просто передать словами, и потому прибег к искусству.

Музыка, возможно, является крайней формой передачи знаний. Любовь, ярость, горе, веселье и другие чувства, которые невозможно облечь в слова, могут быть выражены в музыке, и слушатель сразу же поймет то, что хотел выразить композитор, по крайней мере, до определенной степени. Как еще, если не через музыку, мы смогли бы понять гнев и горе Бетховена, оттого что он стал терять слух. Слушая “Третий концерт для фортепьяно” и полностью погрузившись в музыку, мы чувствуем беспомощность и отчаяние великого композитора. Даже если бы мы не знали, что Бетховен сочинил этот концерт в последний период своей жизни, мы все равно почувствовали и разделили бы с ним эти эмоции. Одна высокая нота на флейте может оказать большее влияние на наши чувства, чем сотни слов.

Если мы все же вернемся к литературе и примем за истину тот факт, что художественное слово - это способ донести знания, которые нельзя передать простыми словами, а потому писатели заставляют нас переживать события вместе с главными героями, то мы должны признать, что наибольшее влияние на нас имеют произведения с богатым содержанием, потому что они сильнее всего навевают чувства и воспоминания. Такая литература лучше всего передает происходящее, заставляя нас чувствовать так, как если бы мы пережили все сами в реальной жизни. И действительно, все это мы находим в хорошей литературе. Следует также отметить, что, если мы правы относительно цели художественного произведения, а именно донести не передаваемые простыми словами знания, то человек может сознательно выбирать книги, не читая те, которые пропагандируют тот взгляд на мир, который он принимать не хочет. Если мы желаем узнать о коммунизме, не опасаясь, что наше отношение к нему изменится, то можем без страха прочитать “Капитал” К. Маркса. Если же мы возьмем несколько произведений Горького и изнутри увидим трудности людей и их надежды, которые воплотились в идее равноправия и в идеалах коммунизма, то мы обязательно почувствуем желание оправдать коммунизм, и наше отношение к нему некоторым образом изменится.

В этой статье я не стремился объяснить причины существования искусства и литературы. Однако одним из очевидных оснований является наше стремление передать вещи, связанные с человеческим познанием, донести знания, которые невозможно передать какими-либо другими способами. Их даже невозможно облечь в слова. Этой властью обладает лишь художественное слово и искусство. Это может показаться смешным, но, желая донести до вас эту идею, сам я написал не художественное произведение. Конечно, создав главного героя, который хотел бы передать другим свои взгляды и идеи, я был бы более убедительным, в то время как аналитическое описание не позволило мне этого достигнуть. Мой герой мог бы рассказать о своей жизни и описать события, которые привели к возникновению у него этих идей, а в конце книги к своему удивлению заметить, что читатели поняли и приняли их. Если бы я написал подобное вымышленное произведение, то моя идея стала бы более ясной, четкой и убедительной. Я не сделал этого лишь потому, что для создания хорошего литературного творения требуется много времени, сил и таланта. В этом самая главная сложность искусства.