Сайд-Эмин восхищался его мужеством. Уж кто-кто, а он знал, что парень он очень отчаянный и храбрый, и знал, что его подвиги заслужили уважение многих командиров по обе стороны войны. И Сайд-Эмину стало жалко, что жестокое недоразумение поставила их друг против друга. Но он не собирался отступать, и тем более уступать.

Они отошли за изгородь. Сайд-Эмин начал с бесцеремонного тона, который показался оскорбительным для его гордой натуры.

- «Я не твой подчиненный, и попрошу тебя воздержаться от грубости в тоне» - как можно мягче, стараясь избежать конфликта, промолвил он.

- А ты кто, чтобы я перед тобой держал тон?» - грубо ответил Сайд-Эмин.

- «Не оскорбляй меня, ты знаешь кто я такой» - сохраняя терпение сказал он в ответ.

Но Сайд-Эмин, видимо, уже решил положить конец их затянувшемуся спору, и потому совершенно не сдерживал поток оскорблений.

- «Не доводи до греха, не испытывай моё терпение» - попросил он, пытаясь, все ещё, предотвратить кровопролитие.

Краем глаза он заметил как дернул автомат третий из ночных гостей, как потянул к пистолету руку Сайд-Эмин, и ночь пронзили сухие пистолетные выстрелы. Он оказался быстрее; сам иблис направил его руку быстрее и метче, чем у тех, троих. Все длилось какие-то секунды, и все трое его бывших товарищей лежали с застывшей смертью во взглядах. Он медленно опустил пистолет, и вдруг внезапно нахлынуло сознание того, что он только что натворил. Но, уже было все кончено, уже было поздно.

Глава третья

Наутро село облетела весть о ночном происшествии. С районного отделения милиции приехал наряд и забрал тела трех погибших ребят. Их небрежно затолкали в заднюю часть «уазика» и так, со свивающимися ногами увезли в райотдел.

Для них это было очень радостной новостью. Сайд-Эмин считался одним из самых дерзких и непримиримых командиров Сопротивления, и его гибель для многих этих милиционеров явилась приятным сюрпризом.

Вечером в доме появились те, кого называли «кадыровцами». Они давно мечтали заполучить его в свои ряды, зная о его славном боевом прошлом и очень богатом военном опыте.

- «Мы рады, что тремя «шайтанами стало меньше, мы сами давно за ними охотились. Ты понимаешь, что у Сайд-Эмина остались 4 брата, и что все они командиры этих «небритых лесников». Они будут мстить! Поедешь с нами в штаб, и мы тебе выдадим удостоверение. У тебя нет другого выхода, теперь ты один из нас»

Он посмотрел на эти сытые, самодовольные лица. Руки, с закатанными рукавами, и все тело обвешанное оружием. На фуражках красовался двуглавый орел.

- «Нет, я не один из вас, и для меня погибли не «шайтаны», а чеченские парни. Сам иблис направил мою руку. Я буду искать примирения, и вам я не товарищ»

Через несколько дней он вышел на старшего брата Сайд-Эмина. Его звали Сайд-Магомед. Он был командиром ещё с первой войны, и среди бойцов слыл как мужественный и справедливый амир. Послание, которое он ему направил, было полно неподдельного переживания и искренней боли. Он просил только об одном: не трогать за троих убитых его семью, а дать возможность лично ему искупить вину. Если все три рода согласятся с его предложением, он обещал лично явиться для их суда. Приговор Сайд-Магомеда был коротким: «Родина в оккупации.. живи, пока нам не до тебя. О прощении речь идти не может».

На собрании рода решили, что надо выждать время, а в случае нападения они смогут дать отпор. Мобилизовали всех боеспособных мужчин, распределили время дежурств, и их улица превратилась в бастион.

После случившегося жизнь уже потеряла для него смысл. Он понимал, что как прежде уже не будет никогда. Даже если каким-то чудом ему и членам его семьи удастся избежать кровной мести, то чувство вины не даст ему покоя. Горе было искренним.

Вошедший в комнату Хамзат прервал его размышления. Хамзат был самым младшим из братьев, и было ему уже 17 лет, но для своего возраста он был очень крепкий и рослый парень; красавец, на которого заглядывалась уже не одна сельская красавица. Он очень любил Хамзата. Пожалуй, это был единственный человек, которого он любил всей своей широтой души. Он был готов без сожаления отдать свою жизнь ради этого своего младшего брата. Он сам не был женат, но уже хотел женить Хамзата. Построенный недавно дом тоже был подарен Хамзату. Он должен был везде быть первым - самым сильным, и самым добропорядочным. И он был именно таким. Никто из его ровесников, да и чуть постарше не могли с ним сравниться ни в каких спортивных состязаниях: он был быстрее, ловчей и сильнее, а за его добрый нрав всегда был любимцем всего села.

Хамзат полностью осознавал случившееся, видел боль своего любимого старшего брата. Он не позволил себе засомневаться в поступке брата, ведь он всегда был для него примером, и если он что-то собирался сделать, то всегда задумывался: а как же это сделал бы мой брат? И он был свидетелем той роковой ночи.

Хамзат напомнил о времени молитвы, и принес ему таз и кувшин для омовения. Пока он совершал омовение Хамзат прочитал слова «азана» и застыл в ожидающей позе.

Закончив молитву Хамзат поднял руки для чтения «дуа»: «Йа Аллах1, направь наши стопы по своему пути, и убереги нас от зла в самих себе.. Сделай…»…

Так они и сидели в покорной и застывшей позе, и каждый просил в эту трудную минуту и искал пристанища для своих мыслей у Господа. Два брата, две сильные натуры, которые могли бы стать героями, а они были кровниками.. кровниками других, таких же непоколебимых мужчин. Хамзат тоже просил спасения, но не для себя.. для брата: «Если суждена беда, то направь её на меня, убереги его, убереги…»

Прошел месяц, затем ним и второй в напряженном, ежедневном ожидании беды. Он не брился; рыжая борода и осунувшиеся голубые глаза придавали мрачный и угрюмый облик всему его виду. С оружием он не расставался ни на минуту, даже спал со «Стечкиным» в руке.

В Москве у него был старый друг детства - Магомед. До войны они вместе учились в грозненском институте. И с первых дней этой войны бок о бок прошли её от начала и до конца. В боях за Грозный в 1995 году он вытащил раненного Магомеда из под шквального огня, получив и сам несколько ранений. Затем вместе зализывали раны в атагинском госпитале.

Москва кипела и бурлила жизнью, и даже как-то не верилось, что этот город и то место, откуда он приехал, находятся на одной планете, в одной стране. Здесь стояли урны для мелкого мусора, а там лежали все города и села в руинах. Кто-то здесь выражал недовольство брошенным на тротуар окурком, а там, возможно, бросал на города многотонные бомбы. Здесь торговки спорили из-за лишних граммов сыра, а там матеря целые месяцы простаивали у комендатур, пытаясь выяснить местонахождение своих сыновей. Здесь была другая жизнь, и мерило беды тоже было разное.

Магомед поселил его в одной из своих квартир, предоставил ему автомобиль, и сказал, что пока он в Москве пускай не жалеет ни его самого, ни его время. Он по дружески улыбнулся и сказал, что приехал всего на несколько дней, пока не закончит медицинское обследование.

И в одно утро в квартире раздался телефонный звонок.

Он тяжело вздохнул, сознание вернуло его в реальность: «бедный Хамзат, ты даже пожить не успел. В чем же ты был виноват, где справедливость… Я должен был погибнуть.. не Хожа, не Билал, и уж совсем не Хамзат» Он осознал, что теперь был совершенно один в этом мире. Нет уже тех людей, которых он любил, и вместе с ними он сегодня похоронил и себя, свои мечты, свою жизнь.

Он бросил взгляд туда, где в лунном свете поблескивали очертания гор, покрытых мрачным лесом. Он знал, что там находятся те, кто забрал его мечту, его семью и его душу. «Я приду за вами, за каждым из вас, пока рука моя будет способна стрелять, пока глаза мои могут вас искать, и пока ноги мои будут меня нести туда, где я найду вас. Вы не пощадили мою семью, я не пощажу ваши».

В ночном небе над Чечней всё также отражались багровые зарницы. Молча и печально застыв в этой народной трагедии стояли величественные горы. И вся боль была соединена в одном сердце: в беспредельно храбром, благородном и до боли несчастном. Когда-то оно билось в такт своей отчизны, любимой и несчастной Чечни, когда-то оно умело любить. Это сердце могло жить или умереть во имя любви и свободы, но теперь не было в нем места для другого, кроме ненависти и чувства мести. Он понимал, что вступил на свой последний путь.. понимал, что не ведет этот путь к спасению, но разве есть разум там, где есть ненависть и боль тяжелейшей утраты? Момент истины, жестокого рока.. жестокой судьбы..